БГ: "Я - приемник..."

Борис Гребенщиков - один из немногих рок-музыкантов, которых безоговорочно можно назвать интеллектуалами. Ему нетрудно поддержать разговор на любую тему, и он умеет сосредоточиваться на том, что важно по-настоящему. Не только для него - для всех нас.

- Борис, ваше выступление в одном из выпусков передачи "Взгляд" после возвращения из Америки было удивительным. Ваше поведение, реакция на весьма жесткие вопросы ведущих - вы казались словно человеком из другого мира. Скажите, действительно пребывание в Америке меняет до такой степени систему ценностей?

- Безусловно, поездка в Америку многим может помочь в этом. Там нет того общего трепета перед швейцарами, шоферами и всем остальным, начиная от милиционеров и заканчивая разнообразными комитетами, который в нас вложен с детства. Но, естественно, многим людям совсем не обязательно ездить туда, чтобы сохранить то, что они и так имеют здесь и ценят высоко, - чувство собственного достоинства, человеческого достоинства.

- Альбом "Radio Silence", вышедший в Америке, уже представлен в Москве. Основная его часть написана вами на английском. Как вы считаете, удалось ли вам реализоваться как двуязычному поэту в этой работе?

- По-моему, пока еще нет - двух недель, чтобы "реализоваться", обычно не хватает. У меня действительно по условиям контракта, было очень мало времени.
С другой стороны, понимаете, поэзия самодостаточна; в песне же есть музыка и многое другое, что составляет собственно понятие песни. Это не значит, что песни или стихи писать легче, в каждом конкретном случае одно отчасти легче другого, но лишь отчасти. По крайней мере единственное, что надо понимать, - то, что это вещи разные.
Песни писать мне по-английски интересно, на английском языке выражается нечто, что было бы сложно или, может быть, даже невозможно выразить на русском. Это происходит просто в силу другого строения языка и другого понятия об эмоциях, чувствах, интуиции.
Все очень просто: когда я там - я пишу на английском, поскольку для меня писать там по-русски почти невозможно. Так же, как здесь для меня почти невозможно писать по-английски. Я - как приемник: что вокруг происходит, то и воспринимаю, трансформируя это по-своему.

- На "Radio Silence" есть две русские песни: ваша "Молодые львы" и "Китай" А. Вертинского на стихи Н. Гумилева. Вы любите Вертинского?

- Во-первых, Вертинского все-таки всерьез нельзя назвать поэтом. Мнение о том, что он - мой кумир как автор-исполнитель, абсолютно неверно. Вертинский - очень частное лвлспие, я с большим уважением отношусь К тому, что он делал, но признать какое-либо его влияние на себя не могу. Когда-то это было мне интересно, экзотично, но не более. А Гумилева я люблю, но ведь я много еще кого люблю: всех хорощих поэ тов.

- Абсолютно всех? Любить поэзию - не значит любить всех хороших поэтов подряд.

- Хороших - да.

- Ваши музыкальные пристрастия столь же обширны?

- На меня так или иначе влияет все, то есть мне интересно все.
Я ничего не слушаю для себя, и одновременно слушаю для себя все. Это нетрудно: на восприятие музыки силы не тратятся, они восстанавливаются.

- Есть, на мой взгляд, музыка, которая опустошает.

- Тогда вряд ли стоит ее слушать.

- А как вы относитесь к себе как композитору кинематографа? Успешно состоялась премьера фильма С. Соловьева "Черная роза - эмблема печали, красная роза - эмблема любви", впервые показали по телевидению "Ассу".

- Вообще никак. Просто, когда мой друг, будь то Сергей Александрович Соловьев или Сережа Деберев, наш ленинградский коллега, говорит мне, что хотел бы иметь какую-то нашу музыку у себя в фильме, для меня это - хороший повод заняться разнообразными вещами. Обычно так просто этим позаниматься некогда (я говорю о "чистой музыке" или каких-либо экспериментах). Вот мы и начинаем, пользуясь дружбой и студийным временем.
Дело еще в том, что у нас звукозаписывающих студий мало, и время звукозаписи все равно на вес золота. Любую возможность записаться мы используем. В первую очередь каждое предложение о работе мы рассматриваем как шанс попасть в студию.
Это проблема острая, потому что количество пробелов в музыкальной культуре, загубленной отсутствием студий, неисчислимо. За последние 20 лет многое потеряно безвозвратно. И плоды такого отношения мы пожинаем и еще долго будем пожинать.

- Но теперь у пас новый министр культуры. Как вы думаете, с приходом Н. Губенко на этот пост что-то изменится?

- Я уверен, что изменится многое, Что же касается наших дел, то министр культуры вовсе не обязан строить новые студии звукозаписи, министр обязан изменить отношение к работе на старой и не запрещать на ней записываться всем, кому это необходимо.
Студия "Мелодия" с удовольствием пошла бы нам навстречу. Но у них все "распланировано" на много лет вперед: из-за некомпетентности большинства работников студия не способна делать какие-либо дела вообще, доводить их до конца и начинать что-то новое. Я имею в виду не звукооператоров, они могут быть вполне на уровне, я говорю об административном аппарате.

- Когда вы говорите, что друг попросил написать музыку или захотел, чтобы в его фильме звучали ваши песни, вы сознательно подстраиваетесь под его задачи, его стиль?

- Творчество всегда неосознанно, и люди, с которыми я работаю это нимают. Поэтому я с ними и работаю. Я не могу написать песню о главном герое, который идет по улице и, видя - мачты электростанции вдали, думает о потерянной любви. У меня это не получится, я знаю. Меня иногда просили - раньше, давно, писать подобные песни. Я честно пытался - для друзей, знакомых, но у меня это не получается. Я могу работать, только если мне даются полная свобода и соответствующие условия для того, чтобы я мог настроиться. И услышать то, что нужно услышать, для того, чтобы что-то сделать.

- Песнями и судьбой ансамбля "Аквариум" не исчерпывается ваша деятельность. Вы участвуете в выставках "митьков", в том числе и последней. Когда вы все успеваете?

- Днем мы репетируем и записываемся,- а ночью я пишу картины.

- В десятом номере журнала "Аврора" за 1988 год я прочла вашу повесть-сказку "Иван и Данило", которая произвела на меня удивительное впечатление своим обаянием, юмором. Как вы сами относитесь я этому литературному опыту?

- Мне очень нравится. Чем? Не знаю... Это, грубо говоря, не литературный опыт в чистом виде. Я это слышал, записывал и до сих пор. удивляюсь, что это через меня написалось само собой. Так что как свое я это не воспринимаю. Сам процесс трудно описать: я как будто слышу голос в голове и просто записываю.

- То, что вы делаете в последнее время, легко соотносится с вашим новым обликом. Когда я впервые увидела выступление "Аквариума" "живьем", ваш внешний вид гораздо больше походил на теперешний чем на имидж времен фильма А. Учителя "Рок". Скажите, это естественное проявление вашей натуры или здесь все-таки есть доля сознательного конструирования собственного облика?

- Свой облик я, безусловно, не конструирую. Меня просто давно подмывало завести опять бороду, я все ждал, когда будет правильное время. И вот оно летом наступило. Конечно, все изменения, происходящие с моей внешностью, делаются только по внутреннему ощущению. Есть, правда, еще один фактор - соотношение со временем. Иными словами, все изменения происходят только в связи с тем, что мне диктуют собственные душа и тело.

- Иногда, пытаясь попасть на ваши выступления и видя огромную толпу, штурмующую стадион, я безрезультатно отгоняю от себя сомнения: ваша ли это публика? Внутренние войска для обеспечения порядка, крепкий мат и запах перегара над безумным скоплением людей - и ради этого вы работаете?

- Довольно сложно диктовать условия отбора аудитории. Как можем мы это делать? Если наши песни задевают какую-то часть публики - это уже хорошо, а чем больше, тем лучше.

- Но, по-моему, - я не хочу обидеть ни их, ни ваш ансамбль - ваши песни в этой аудитории не попадают в цель. В лучшем случае они воспринимаются очень поверхностно. И это предел мечтаний?

- Мы не метимся, мы поем. А дело публики - воспринимать и как-то реагировать. Определять, кто будет на концертах, мы не можем. Мы можем либо давать концерты, либо их вообще не давать. Вот и все. То, что у нас нет культуры восприятия, поведения, - это верно, но ведь это касается всех областей нашей жизни.

- Бездуховность, которой больно общество, страшна. Но я убеждена, что со временем будет хуже.

- Если мы не позаботимся, чтобы было лучше, то будет хуже.

- То, что вы делаете, - единственное, что вы можете противопоставить ей?

- Я еще могу воспитывать своих детей. И это может каждый. Задача проста: не позволять им стать безличными "советскими детьми", то есть воспитывать их нормально, стараться справиться с тем вредом, который наносит наша система o воспитания. Это не значит противопоставлять себя и своего ребенка окружающей жизни, это значит объяснять ему ее. В жизни нет ничего плохого, просто вокруг очень много больных людей. Ведь невоспитанность, отсутствие культуры - это своего рода болезнь, как хронический недостаток витаминов.
Сам я не очень хороший воспитатель, я не всегда располагаю для этого временем. Я знаю только, что это - единственный выход. По логике вещей, через двадцать лет дети вырастут, они будут молодежью, и уже про них можно будет говорить: "У них отсутствует культура". Так что же - жаловаться на новое поколение? Нужно было воспитывать. Это предупреждение всем, у кого есть дети, - не жалуйтесь потом, не перекладывайте вину на кого-то другого. Сейчас нужно спасать детей, начиная с яслей, детских садов, школ. Вычищать эти конюшни. Кто у нас работает воспитателями, учителями? На 70-80 процентов это люди, которым на детей o наплевать: если целью воспитателя детского сада является прописка, то о чем мы говорим?

- Есть еще одни способ оградить детей от ужасающей действительности - эмиграция...

- Нет, это не выход. Дети потеряют Родину. И дело не в возрасте, когда это произойдет. Страшно. Генотип российской культуры, русского языка так или иначе заложен в наших генах. И подменить его даже в нулевом возрасте невозможно.

- А если отказаться от "своей" культуры, заменить ее на иную?

- Можно попытаться, но это и будет отказ и замена, это будет ненастоящим.

- Значит, действительно "Родину нельзя унести на подошвах сапог"?

- Это невозможно, поверьте мне, это невозможно. Я видел там, в Америке, прелестнейших, образованнейших, интеллигентнейших людей. Они потомки старой эмиграции. Но все равно это русские, которые живут не в России, и это написано на их лицах большими буквами. Это не трагичное, не печальное зрелище, но этим замечательным людям место было бы здесь, а не там.

- Одна из возможностей обретения духовности мне видится в возрождении церковных традиций. На мой взгляд, это серьезный вывод, к которому логически пришла страна в ходе своего падения и безумной трансформации.

- Меня немножко смущает то, как вы говорите, и особенно то, как по этому поводу вообще принято говорить. Как все подряд пишут: теперь мы стали другими, теперь мы многое понимаем. Кто - мы? Если человек становится другим от того, какой заголовок сегодня в газете, то он не человек, а тряпка, и даже не тряпка, это слово слишком мягко, а негодяй. А как же иначе, если он меняет свои убеждения, свой эмоциональный и духовный багаж в соответствии с сиюминутным курсом?
Вот поэтому страна ни к какой духовности не приходит. Духовность была, есть и будет. А то, о чем мы говорим, очень страшно. Мы не можем прийти к духовности. Духовность есть и церковь есть. Никто не волен прийти к ней или уйти от нее. Конечно, человек имеет право выбора, но это не вина церкви, что мы много десятилетий бегали мимо неё с закрытыми глазами. Маленькими бы ли, боялись решения комсомольскс организации. Но те, кто не боялся, - никогда не боялись, а тот, кто боялся, будет бояться всю жизнь. Это будет продолжаться до тех пор, пока не вырастет новое поколение, не знающее, что такое страх. Если, конечно, мы его вырастим.

- Несмотря на горечь, прогноз очень оптимистичный. А. ведь для этого потребуются не одно-два поколения. Цинизм по отношению к жизни ве так легко искореняется.

- Но надо стараться. Знаете, всегда и везде есть люди с какими-то незыблемыми понятиями о чести и достоинстве, которые в этих правилах воспитывают своих детей., А если ребенок так воспитан, его уже не сломаешь. Если человек честен - то он честен, если с достоинством, то с достоинством, если интеллигентный, то его интеллигентность всегда при нем.

- Значит, один из путей сохранения культуры вы видите в воспитании соответствующего молодого поколения. А еще?

-Может быть, на этот вопрос лучше ответили бы ученые, искусствоведы, скорее всего - священники. У меня же другое назначение и дело в жизни: я занимаюсь непосредственно музыкой, живописью, чем-то еще. Я этим занимаюсь. А отвечать на вопросы - не мое дело. Вообще я, по идее, должен был бы быть немым.

- Борис, вы - ленинградец. Не кажется ли вам, что Ленинград гибнет?

- Пока я не вижу, чтобы он гиб. Я, правда, не знаю, что с ним такое происходит, но трагического ощущения гибели города у меня нет. Конечно, Ленинград - многострадальный город. Но, я думаю, у каждого гооода своя судьба, и не всегда она в руках людей. Естественно, его надо стараться восстановить и держать в относительно приличном состоянии. Я надеюсь, что, когда мы сумеем в первую очередь хотя бы немного позаботиться о людях, чтобы они тоже не гибли, мы сможем заняться и городом.
Я в этом вопросе довольно компетентен, так как являюсь членом "Общества попечителей Невского проспекта". Его участники как-то стараются спасти Невский, привести его в нормальное состояние. Это обычная работа, без пессимизма и оптимизма по поводу ее успехов." Общество занимается сбором денег и распределением фондов по конкретным работам, не дающим Невскому проспекту превратиться в помойку.

- Борис, это, кажется, невежливо с моей стороны - до сих пор не спросить и не настаивать на ответе о ваших творческих планах?

- Нет. Я вам очень признателен. Потому что я не волен в своих делах. Я делаю то, что, наверное, нужно делать, то, что я слышу. Что сделалось - то и сделалось. Единственный правильный подход к моим "творческим планам" - не спрашивать о них. Мои творческие планы зависят не от меня. Повторяю: я - приемник. И я принимаю то, на что настроена моя душа.

Беседу вела Наталия КОЛЕСОВА.
"????" (август 1990)
Статья сохранена Борисом Сагайдаком