Untitled

- Умка - значит, умненькая девочка. Еще Умка - белый медвежонок, а медведь всегда был моим тотемом, когда я была маленькая, у меня было 72 игрушечных медведя и ни единой куклы. Если обстоятельства /необходимость официального общения, вкусы любимого человека и пр./ не позволяют мне в поведении и одежде хоть немножко, да походить на медведя, я чувствую себя неуютно. Кроме того, эта ласковая кличечка в мультфильмовых традициях хипповской пионерии составляет необходимый контраст с грязноватым, андерграундовским антуражем большинства моих песен, и это тоже в традиции, которую я культивирую /например: "Винни-Пух передозировался и заблевал весь флэт", "Дюймовочку изнасиловали любера", "Чебурашка - ублюдочный тип и, к тому же, кидает"./.

Вопрос второй: Как тебе взбрело в голову заняться всем этим?

- Давным-давно мне это взбрело в голову, но оставалось несбыточной мечтой, пока я, наконец, не перестала заниматься всем остальным; тогда только эта давнишняя мечта вылезла на поверхность и стала реальностью, что даже немножко скучно, потому что больше как бы и мечтать не о чем, разве что об аудитории стадиона Уэмбли. Мне представляются два начала /оба - зима 1986 года/: одно - в электричке Питер-Петергоф, после однодневного стопа Москва-Питер, в полном одиночестве, заполночь, одинокая беломорина, в пустом вагоне, февраль и все такое, и тогда, по дороге к Фомину, первому человеку на земле, который записал меня в электричестве, в голове заиграло - под Моррисона - "Где я теперь?". И второе, менее романтичное, когда я возвращалась с ма-лочисленной зимней тусовки, где наблюдала бесцельно топчущуюся кучку пионеров с гитарой, на которой им было нечего спеть, и я подумала: надо что-то сделать такое, крутое, чтобы всем стало ништяк, что-нибудь про свободу, а то про что же еще? И за пять минут сочинила "Свобода есть". Вот примерно так. На самом деле, все началось тогда, когда я увидела, как меня слушают.

- Меня слушают только свои - волосатые ублюдки, те, с которых и ради которых все началось. Хиппи - единственное из "неформальных молодежных объединений", в начале которого стояла действительно Идея. Ясное дело, дерьма везде хватает, особенно среди тех, кого изнутри коснулась "проблема наркотиков". И все же, в очередной раз промеряя всю существующую разную-разную жизнь, я, в конце концов, прихожу все туда же, откуда начала: к своему Вавилону, в дебри перепутанных волос, к идеалам мира, свободы и любви, в Калифорнии на пляже, хей, дети цветов! Иногда, правда, меня слушают не только свои, и иногда даже неплохо слушают, но тогда они уже становятся своими. Однажды мне пришлось петь "Автостопный блюз" без сопровождения двум усталым, но сексуально возбужденным витебским урелам - водилам-дальнобойщикам, где-то между Барановичами и Брестом, часа в три ночи, поздней осенью, после четырехчасового пешкодрала по пустынной трассе, чтобы они поверила, что я - рок-звезда, и не стали меня трахать, но при этом и не высадили из машины.

- Вполне, и я в очередной раз уверилась в великой силе искусства. Я еще хочу сказать: раньше русский рок был без вариантов подпольным, без вариантов волосатым, без вариантов - своим, в противовес разным "Голубым гитарам" и "Веселым ребятам". Тогда все было как-то проще и прекраснее. А теперь все эти рок-клубы, рок-лаборатории, рок-фестивали, все это стало модно среди попсовой, припанкованной, приволнованной и прочей "молодежи", многим совершенно все равно, что петь: "биокомпьютер, биокомпьютер", "ансамбли, ансамбли, кругом одни ансамбли", "отцвели уж давно хризантемы в саду" /или что-то в этом роде - под крутой металл/ или тексты из книжки "Многонациональная советская поэзия". Главное - дали бы инструменты и площадку, и помаячить на сцене, поорать в микрофон. Не могу сказать, что мне не хочется поорать в микрофон. Очень хочется. Но далеко не все равно, что. Ведь эта современная ситуация на лезвии ножа между легальностью и полулегальностью, именно она порождает сильнейшую волну стебалова, говоря некультурнее, иронии /"Звуки Му", "ДК", вот теперь еще "Среднерусская возвышенность", где знаменитый художник Никита Алексеев играет на одна палка, два струна/. Стебалово, это, конечно, хорошо, и лично мне совсем не западло прыгать и кричать, когда Мамонов пускает слюни, а все в белом костюме, или когда после "Махавишну-Катманду" поют "Три танкиста, три веселых друга". Но ирония - это смерть, смерть чувства. Знаю я прекрасно, что такое ирония, что такое соцарт и концепт. Моррисон тоже дружил с Раушенбергом, вернее, это Раушенберг пытался дружить с Моррисоном. Или Уорхол, не помню. Надоело хихикать, а под Моррисона или Белый альбом я и поплакать могу, особенно по пьяни /хотя я почти не пью/, да и даже под отечественный, старый-престарый "Ты можешь ходить, как запущенный сад". У меня тоже есть смешные песни, потому что я пою правду, а в жизни столько смешного, особенно если посмотреть со стороны на себя самого. Ништяк, если вы смеетесь, когда я пою "что ни друг - такая сука" или "кто поможет мне провести очередную ночку", я это спецом посмешнее спою, но, тем не менее, это все правда, и когда сочинялось, было ужасно тоскливо, а потом чуть-чуть форсировать голос, исказить интонацию, а главное, ничего не скрывать - и вот уже смешно всем, и мне самой легче. Некоторые из прошлогодних песен настолько сиюминутно-правдивы, что их теперь и петь-то неудобно - ситуация-то изменилась.

Вопрос пятый: Значит, тебе не нравится нынешняя полулегализация рока?

- Ну как сказать - не нравится? Это же не для меня лично делается. Никто никого ссаными тряпками в рок-клубы не загоняет. Андерграунд всегда был и всегда будет, и что бы там ни было, никому не удастся превратить рок в молодежное развлечение для брейкеров и металлистов, с одной стороны, или в утонченное стебалово для разуверившихся во всем бородатых "бывших" - с другой. Рок - это протест, правильно пишут в газетах. Как пишет Крошка Ру - "и это моя жизнь, моя цветущая смерть, мой рок-н-ролл". "Крематорий" на сцене рок-лаборатории - целый праздник безобразников, веселая демонстрация сумасшедшего братства, недаром, говорят, у молодежного центра были потом неприятности. Но "Крематорий" - мэтры, зубры, к тому же, команда, а я маленькая и одна. Поэтому, думаю, что навсегда останусь на бульварчике с гитарой, с примерзающими к струнам пальцами, на решетке в тридцатиградусный мороз. А учиться играть мне лень, на бульварчике и так сойдет, для тех, кто понимает. Играть-то нынче все умеют. Я их понимаю, что они хотят на сцену, но ведь я-то, в отличие от них, - не музыкантка, я так, пописать вышла.

Вопрос шестой: Где ты играешь, мы уже поняли. Теперь - с кем и на чем?

- С кем попало и на чем попало. Вот спасибо. Кит осенью "Кремону" подарил, а то даже своей гитары не было. Команды, тем более, "точки", как это сейчас модно, у меня, конечно, нет. Это удручает, если позабыть про главное: у меня есть только лень да мой народ. Это дает мне силы удержаться на все той же крайне неустойчивой платформе, вернее, телеге - мир-свобода-любовь, цветы и все такое. До того, как стать рок-звездой /гм.../ я, повторяю, много чем занималась, и вот иногда эти прежние занятия дают себя знать, в частности, однажды пришлось написать минимальный манифест, для себя, конечно, - он называется "Манифест великого молчания", и я помню оттуда только начало и конец. Начало: "О, наша веселая эсхатология! О, ненужное умение называть вещи своими именами!" ; а конец: "Пой как птица, если не можешь не петь. Если можешь не петь - не пой". Вот, собственно говоря, и все.

Февраль 1987, Москва.
ДИСКОГРАФИЯ:
Дневник Дуни Кулаковой
1986 Опиум для народа 1986