Б.Г. номер три

В первый раз желание взять интервью у Бориса Гребенщикова возникло у меня в далеком, как любят говорить мемуаристы, 1987 году. Борис был тогда в самой яркой поре своей славы (хотя он, может, и не согласится с этим утверждением), ходил с гитарой на плече, его начали узнавать на улицах те, кто раньше только слушал. Толпы поклонниц расписывали стены его подъезда на улице Софьи Перовской. Некоторые особо влюбленные даже жили на лестничных площадках. Уже тогда Боря стал морщиться при щелчках фотозатвора, и ему до смерти надоели вопросы недалеких, но восторженных журналистов. Словом, он был кумиром. "Прынц!" - говорил про него наш общий друг Витька Тихомиров. На ярком фоне Цоя, Кинчева, Башлачева, раннего Шевчука и безумного Гаркуши Гребенщиков действительно выглядел весьма импозантно. А кумир начала восьмидесятых - "Машина времени" тогда и вовсе считалась чем-то вроде "Самоцветов", хотя до "Смака" все-таки было еще далеко. ...В общем, за разнообразием жизни той поры интервью не случилось. Восторг, восторг переполнял нас всех. Хотя до сих пор где-то в папке с надписью: "Московский комсомолец" - у меня валяются три листочка с вопросами...
Потом Борис уехал в Америку, потом вернулся, а я занялся совсем другими вещами, но замечал ненароком, что Гребенщиков стал немного охотнее давать интервью. Появились клипы "Аквариума", кино, пластинки; Борины приятели - "Митьки" - стали чудовищно богатыми и деньги называли не иначе как "резаная бумага". Борис то распускал "Аквариум", то собирал "Б.Г.-бэнд", то еще что-то... Как и следовало ожидать, этот период тоже миновал.
А спустя десять лет - вот ужас-то! - как-то так, незаметным образом, получилось интервью. С маленькой, но предысторией.

- Всегда ли ты знал, зачем пишешь музыку, зачем выступаешь перед людьми ? Изменялось ли твое мироощущение с того момента, как начал этим заниматься, и по сегодняшний день?
- Вопрос большой. Помню, когда я захотел писать песни, что было очень давно - году в 71-м, - это было желание почти физическое. На уровне той силы, с которой влюбляются лет в шестнадцать. Может, даже сильнее. Это я помню. И мне кажется, с тех пор это ощущение не исчезало. Когда возникает песня, то ее невозможно не петь. Не потому, что "я написал", а потому, что сопричастен такому фантастическому явлению. И это, надо сказать, до сих пор. Если получается - радость мало с чем сравнимая. Отсюда интерес и к записям, и концертам, потому что в записях ты доводишь песню до совершенства, насколько это возможно. Это тоже процесс, который радует: вот только что не было, а теперь есть. На концерте песня всегда переосмысливается, потому что ее поешь от своего лица сейчас. Оттого некоторые песни и не поются. Каждый раз ты знаешь, о чем она, но не знаешь, что слова будут значить. И петь дико интересно. Выясняется, что ты поешь о том, что происходит в данный момент. Написал песню двенадцать лет назад, а она описывает точно то, что происходит сейчас. И это сродни чуду.

- Время, все-таки, идет, и вопрос о возрасте неизбежно должен возникнуть. Что-то меняется, или все как прежде? Одну известную балерину, когда ей было восемьдесят пять лет, спросили: "Как вы себя чувствуете?" Она ответила, что так же, как в двадцать пять лет, но словно все ее тело заковано в латы. Изменяется как-то внутреннее ощущение или ты до сих пор думаешь, что тебе семнадцать лет?
- То, что внутри, не имеет возраста. Я это и в пять лет воспринимал, и в четырнадцать, и в двадцать пять, и сейчас как одно и то же. Просто меняется возможность формулировки. То счастливое удивление, которое меня одолевало, когда я, совсем маленьким, столкнулся с музыкой, оно таким и остается. Просто сейчас оно под слоями того, что я с тех пор услышал и сам сделал, но если слышишь что-то настоящее, то же самое пробивает и возникает.

- Ты считал, сколько написал музыки, песен?
- Ну где-то триста пятьдесят - четыреста, наверное.

- И все спеты?
- Нет, есть веши, которые писались, но потом меня не удовлетворяли и куда-то уходили. Но они могут появляться через много лет. Вот в новом альбоме появилась песня, которую я написал в 78-м году, один раз спел и больше не пел. Это новый, уж не помню, какой по счету, альбом, совсем не похожий на то, что мы делали последние шесть-семь лет. Он скорее похож на то, что мы делали года двадцать два тому назад. Этот факт символизирует для нас конец какой-то одной фазы и начало чего-то другого. Для меня это еще и знак того, что в мире что-то очень сильно изменилось и мне опять стало интересно жить.

- Сейчас модно прекращать сценическую деятельность, только в студии работать.
- Такая мысль всегда недалеко, когда устаешь от концертов. Но концерты играть я люблю. Занятие удивительное ч совершенно не похожее ни на что в жизни, поэтому не думаю, чтоб я когда-нибудь перестал этим заниматься.

- Откуда в человеке берется то, что он поет, чем занимается? Под влиянием чего?
- Это не совсем верный вопрос. Под влиянием чего - это ничего не значит. Важно, что в человеке былочто-то, что взыграло. В нем была уже критическая масса. И нужен был только какой-то внешний повод.

- Но есть же такое понятие, как предыдущая ступень.
- Я ничего не знал, ни с кем не общался. Я читал каких-то поэтов, но то, что я писал, скорее противоречило прочитанному. Если на меня кто-то и оказал влияние, то это Боб Дилан.

- Но его же в те годы почти никто не слышал.
- Я слушал.

- Где брал?
- У всяких загадочных людей, через которых можно было редкие пластинки найти.

- Но почему все-таки ты запел? Я понимаю, что вопрос вполне идиотский, но хочется разобраться.
- Понимаешь, слушаю я, например, Дилана или что-то еще, и у меня возникает обида за то место, где живу. Потому что у нас аналога нет. Я что-то чувствую, и люди что-то чувствуют, а связи нет. Я, помнится, ходил и спрашивал всех знакомых в те годы: "Слушайте, а у нас есть русский Дилан или кто-нибудь, кого можно поставить в один ряд?" Мне отвечали: "У нас есть Окуджава". Извините, это не то. Это другое ощущение. Это ощущение мудрого отхода от жизни: я сопричастен этой жизни, но я не без печали смотрю на все это. У Дилана совсем другое ощущение: вот жизнь и вот я в ней. Мне даже не передать это ощущение бурлящего счастья от жизни, насыщенности, экстаза. Петь Дилана бессмысленно, никто не понимает. Переводить его тем более бессмысленно, потому что он живет в Нью-Йорке, а я здесь. Он в Нью-Йорке понятен. И я сам себе поставил задачу переработать не Дилана. а это ощущение, потому что я его испытываю. Я себя какое-то время чувствовал так, словно знаю много сокровищ, которые нам всем нужны, но у нас их нет, потому что никто не может перевести ощущения на понятный язык. Мне это казалось преступлением. И более того, Дилан сделал это по отношению к американскому фольклору, а Леннон взял мотив народной песни и сделал из нее Happy Christmas. To есть дело в том, что в рок-н-ролле нет авторства, его не может быть. Попробуй определи у самых известнейших блюзменов, кто автор чего. Этого не существует: блюз есть блюз. Эти песни не пишутся, они существуют. Все носится в воздухе, вопрос лишь в том, кто первый сможет это перевести на язык пальцев, слов и музыки. Но при сочинении у тебя дрожь восторга должна возникать. Если нет дрожи восторга, бросай.

- Что ты вкладываешь в понятие "рок-н-ролл"?
- Это мироощущение, это не музыка. Это ощущение жизни. Во всем мире рок-н-ролл - это от Элвиса Пресли до Incredible String Band, "Сержанта" и всего остального. А у нас все говорят "рок", потому что у всех рок тяжелый. То, что у нас понимают под роком, это очень занятно.

- И тем не менее живут западные музыканты частенько довольно круто: пьют по-черному, потом переходят с алкоголя на наркотики, с наркотиков еще на что-то, заканчивают смертью или самоубийством. А вот ты самую важную грань никогда не переходил.
- Мне всегда казалось крайностью, что люди перехолят эту грань. Если что-то произошло - ну хорошо, теперь вставай, пробуждайся и приводи себя в порядок. Но людям лень это делать, проще закинуться стаканом или еще чем-то и ехать дальше. А это уже билет на поезд, который не возвращается. Такое много раз происходило на моих глазах. Я думаю, что это чудовищная психическая лень. То же самое, что человек не может утром подняться. Все опаздывают на самолет, группа опаздывает на самолет, а один какой-то, простите меня, распиздяй не может встать. Что это за хуйня? Мужчина не может встать? То же самое наркотики и тому подобное. Все это просто душевное распиздяйство.

- Говорят, что иначе нельзя взять какую-то ключевую, "ту" ноту, если ты не на героине. Тогда, мол, открываются какие-то невиданные высоты.
- Знаешь, я пробовал многое. Героин, правда, не пробовал. Я пел на кокаине очень давно и проверил: когда я пел, мне казалось, что это замечательно. А когда слушал, то понимал, что полное говно. Алкоголь и наркотики - это все большая обманка. Человеку кажется, что он поет хорошо. Если вместе с ним кто-то тащится, то и им может показаться, что все замечательно. Но как только это слышишь на трезвую голову, все сразу становится ясно. Обкуренные люди могут часами сидеть и играть три ноты. И они считают, что это астрал. Это не астрал, а три очень плохо сыгранные ноты. Это очень большой обман, который распространяется непонятно почему. А алкоголь - это те же яйца, вид сбоку. Пьяный человек ничего написать не может.

- Написать не может, но спеть может.
- Мочь-то может, но это неинтересно.

- Ты же иногда позволяешь себе.
- На сцене - нет. На сцене я был два раза пьяным. И со стороны это было не очень заметно. Просто ощущение совсем другое на сцене. И оно совершенно неинтересно.

- Сколько ты даешь концертов в год?
- Сложно сказать. Ну, десять в месяц, считай. Значит, в год больше сотни. За последние шесть лет.

- Как у тебя строится день? Сколько ты работаешь? Сколько не работаешь?
- Честно говоря, я вообще в жизни никогда не работал.

- Ну, когда сочиняешь.
- Это происходит само по себе. Дай Бог, если у меня в день найдется десять минут, чтобы на гитаре поиграть. Просто есть очень большой опыт, большое желание и большая любовь. Я не музыкант вообще-то. Мне музыка интересна как слушателю. Мне репетировать не интересно. Мне хочется, чтобы сначала это у меня возникло в голове, а потом группа, как-то поняв меня, это исполнила.

- Часто так бывает?
- Мне очень повезло.

- Когда ты выступаешь на Западе, есть ощущение, что до них доходит ?
- Нет, не доходит и не должно доходить. Чтоб дошло до иностранца, надо, чтоб крупная фирма вложила сначала несчитанные миллионы в рекламу русской группы, что невозможно. Вообще, "Аквариум" - это группа, которая играет для русских людей, так как мы поем на русском языке. Когда я хочу что-то сделать на английском, делаю это самостоятельно, без группы: не хочу вмешивать ее в это сомнительное дело. Если мне захочется повеситься, я сделаю это сам. И не все, что мы делаем, выходит пол именем "Аквариум".

- Каков принцип подбора людей, которые с тобой работают?
- Те, кто к нам попадает, понимают, что мы собой представляем. Это достаточно добровольная ассоциация вольных стрелков. Поэтому и интересно таким образом существовать. Те, кто появляется у нас по каким-то своим причинам, очень быстро вылетают, потому что им становится неуютно.

- Это общая атмосфера или все-таки твоя?
- Это атмосфера "Аквариума", к которой я уже давно привык. Она будет существовать, даже если вообще никого не будет.

- ?
- Быть лидером - крайне поганое занятие. Во всяком случае, это совершенно мне не подходит. Лидер, по определению, должен наезжать на людей и делать так, чтобы ему верили. Я не хочу делать ни того, ни другого. У каждого должна быть свобода выбора. Я в лучшем случае штурман. Я знаю костями, куда должна плыть музыка в каждую данную секунду, и стараюсь это как-то передать всему экипажу. Потому что доплыть туда - в наших общих интересах: корабль один. А если им иногда удобно плыть прямо на риф, я стараюсь сделать что-то, чтобы сменить курс. Я бы не смог заставить людей играть то, что мне нравится, а им нет, - поэтому я говорю "мы". Работаем мы вместе. Я отвечаю за то, чтобы приплыть туда, куда мы плыли. Сам по себе, без "Аквариума", я немножко другой.

- Какой?
- Спокойнее.

- Тогда почему ты переходишь в другое, неспокойное состояние?
- Потому что когда собираются вместе несколько ребят, возникает критическая масса, и она как бы всех меняет. Это феномен группы, это все знают. Но все-таки любая группа, если перевести на нормальный человеческий язык, это банда. И нахождение в банде что-то делает с людьми... Я могу лишь рассказать про свои ощущения по этому поводу. Они мной не проанализированы, это именно то, что я чувствую. За эти годы наработалось какое-то понятие: "Аквариум". Может быть, оно существовало сразу, может быть, оно появилось. Но, насколько я помню, оно в 72-м году уже было. Тогда никто еще ни играть не умел, ни людей еще не было. Вот существует массив музыки, который играется так и предполагает такой образ жизни и такое отношение к миру. Я помню зиму 72-73-го года и понимаю, что вообще-то ничего не изменилось. Люди стали старше и скучнее и лучше играют. Но ощущение-то уже было. Я определяю "Аквариум" как живое существо, сущность.

- Но составные части меняются?
- Составные части меняются, но удивительно, что это не оказывает никакого влияния. Для "Аквариума" состав никогда не был важен. Но сам я этого бы не сделал. Требуется присутствие страны, окружающей меня, и присутствие людей, которые могут со мной делить такой подход.

- Сколько времени в процентном отношении ты бываешь в стране, окружающей тебя?
- На девяносто процентов я здесь.

- У народа такое ощущение, что ты либо в Лондоне, либо в Непале.
- Я бываю в Непале где-то две - две с половиной недели в году. В Лондоне за последние два года, может быть, был месяц.

- Какие у тебя залы сейчас?
- Где-то в районе тысячи-двух. В Киеве мы играли на стадионе и без труда собрали там восемь тысяч. Но дело не в этом. Количеством людей, посещающих концерты, "Аквариум" не измеряется. На одного пришедшего на концерт будет сто, которые сидят дома и слушают. И для меня это гораздо важнее.

- У тебя есть портрет среднестатистического человека, которому ты адресуешь то, что делаешь?
- Нет, как ни странно. Ни один человек и ни одно описание не подходит. Я слушающего чувствую. Но, скорее всего, это Бог в любой своей форме, так как я предполагаю, что он способен осознать все хитросплетения внутри песен, потому что есть очень сложные вещи, но я пишу и пою для кого-то, кто это сразу понимает и воспринимает. И выясняется, что разница между Богом и человеком очень небольшая: люди, как правило, в итоге тоже все понимают. И самые сложные вещи чувствуют. А только потом уже голова включается, и они говорят: "Вот как интересно!"

- Почему ты не выступаешь чаще?
- Чаще, чем мы, вообще никто не играет. Я имею в виду играть, а не чесать под фонограмму. Я не знаю, насколько часто играет "Машина", но они тоже играют реже. У меня на сцене наступает другой период жизни. Раньше, когда я еще был стареющим юношей, были мысли, что вот сейчас мы сыграем концерт, а потом будет оттяжка! А теперь я понимаю, что никакая оттяжка не может сравниться с возможностью быть два часа на концерте в самом фокусе.

- И как долго, ты думаешь, это еще продлится?
- Понятия не имею. Меня это даже не волнует. Если это прекратится, то у меня есть масса дел, которыми я с удовольствием займусь.

- Ты сказал: "стареющим юношей". Сейчас у тебя есть какое-то определение для себя?
- Я стал мужчиной. Я знаю это ощущение. Если сейчас ко мне Господь Бог придет и скажет: "Давай, дорогой, завязывай", мне будет о чем творчески поспорить, и, думаю, я останусь при своей точке зрения.

- Многие популярные группы, например Rolling Stones, которыми заслушивались в шестидесятые годы, теперь стали классикой, молодежь их уважает, но не там. С тобой получилось так, что тебя раньше слушала продвинутая молодежь, а сейчас выросло новое поколение, и опять тебя слушают. Ты думал когда-нибудь над этой штукой?
- Опять-таки я не думаю - я просто знаю: то, что стоит за нами, оно вечное и настоящее. Это безо всякой скромности и бахвальства. Мне иногда было бы легче, если б это было не так. Я мог бы себе позволить гораздо больше отклоняться в сторону. Я чувствую, как через нас пульс проходит. Это гениальное чувство, потому я и говорю, что ощущение на сцене или в студии ни с чем не сравнимое. Происходит настоящая вещь, которая так просто в жизни не случается. Ну, вернее, очень редко.

- Процент нормальных людей, которые это понимают, каков?
- Ты знаешь, процент, по моему ощущению, огромный. Они тоже с крыльями, но у них крылья просто для другого воздуха. Люди, которые что-то умеют, как правило, понимают друг друга. И плюс к этому еще огромное количество людей, которые хотят уметь и понимать.

- Осталось ощущение общности людей, которые занимаются одним и тем же делом? Раньше в Питере было такое ощущение.
- Это было ощущение подполья, братства. Я это помню даже не столько на музыкантах, сколько на отдельных поэтах, писателях, художниках, на ком угодно. Мы были одним фронтом, потому что против нас перло вот это татарское страшилище - власть. Потом, когда власть оказалась пшиком, стало ясно, что всех этих людей никогда ничего вместе не держало, а кого держало, те продолжают общаться, но их становится все меньше и меньше.

- Настолько сильно держало, что даже на похороны Курехина никто не пришел.
- Я думаю, что за последних два года Сережка создал такой странный кокон людей вокруг себя, что большая часть их даже попросту могла не знать об этом. А во-вторых, с кем он был когда-либо близок? Он всегда был очень по-хорошему одинок... Я помню похороны Кайдановского, когда в церковь было не войти из-за тусовщиков с "Мосфильма". Они стояли с очень важным видом, потому что показывали, как они одеты и как сильно они скорбят. А Кайдановский никогда с ними не общался, и они с ним не общались. Когда он был жив, ему работать не давали, а после смерти все пришли показаться. Таких похорон, упаси Господь, никому не пожелаю.

- Я не это имел в виду, не тусовщиков. Ты сказал; "по-хорошему одинок". А себя ты как ощущаешь?
- Абсолютно одиноким. И слава Богу. Я знаю, что есть ряд людей, с которыми я могу поговорить на равных. Они рассеяны по всему миру, но я могу набрать телефон и по-дружески обсудить с ними какую-то проблему, получить профессиональное мнение.

- Понимание, единство понимания существует, с твоей точки зрения?
- А с моей точки зрения, оно вообще не нужно. Есть люди, с которыми я чувствую себя на равных. И тут не может возникнуть неправильных отношений, потому что очень мало людей, с которыми чувствуешь себя на равных. С ними хорошо, но общение с ними не является обязательным. Ты всего раз с человеком пообщался, а потом канал просто остается открытым, и ты можешь через двадцать лет им воспользоваться.

- Как много таких людей?
- Может быть, десять - пятнадцать.

- Но бывает же иногда тошно, трудно, хочется поделиться, переложить на кого-то часть этого?
- Никогда. Во-первых, у меня есть жена, которая в моей системе оптимальный друг. И во-вторых, мне везет, потому что у меня ведь группа есть. Банда. Им всегда можно позвонить и поговорить. Они, правда, могут не понять, о чем идет речь, но все равно уже легче. У меня были периоды, когда очень нужны были друзья. Они были. Потом этот период просто прошел.

- Когда?
- Вот за последние пять-шесть лет.

- Прошел или в последние пять-шесть лет были друзья?
- Прошел. Когда я нашел жену, с которой мы понимаем друг друга.

- Как обезьянка и слон? Они на одной планете, в одном лесу, но в принципе разные.
- Это интересный психологический вопрос, который в России ставится по-другому, чем на Западе. И мне всегда было забавно слушать, как женщины, если им дать возможность говорить спокойно, начинают издеваться над воображаемым превосходством мужчины. Начинаешь понимать, что женщины, на которых нас учили смотреть сверху вниз, на самом деле имеют бесконечное количество интуитивной мудрости, которой мужчинам очень не хватает. И поэтому речь идет не о том, что женщины такие же, как мы, - естественно, они другие, - но одно без другого не существует. И это во всех нормальных религиях очень сильно подчеркивается.

- Ты знаешь ненормальные религии?
- Я знаю искаженные религии. Я знаю, чем стало бытовое православие. То, о чем Бердяев писал. Бытовое православие хуже, чем язычество. В Евангелии сказано, что дерево узнается по его плодам. Поэтому все господа русские, считающие себя глубоко православными и кричащие, что все остальные не правы и их нужно выжигать с корнем, пусть посмотрят на то, что выходит из их рук. Любая религия существует только для того, чтобы человек по-человечески научился относиться к тем, кто вокруг него. Христос говорил: "Возлюби ближнего своего, как себя самого". То же говорит и любая другая религия. Религия - это школа любви. Поэтому, когда учатся только для того, чтобы учиться, - толку никакого. Это не религия, не христианство, не православие, это сплошное пускание пыли в глаза. Современная российская религиозность на пятьдесят процентов такая.

- Что тогда разъединяет конфессии?
- То, что разъединяет, находится так высоко, что нам, людям, этого не достичь.

- Но все же как-то определяется, кто мусульманин, а кто православный.
- Как правило, люди говорят: "Я православный, и поэтому получи в морду!"

- Тебе, видать, сильно не везло с православными. Больше слышно: "Я мусульманин и объявляю джихад!"
- Мусульманин то же самое говорит: "Я мусульманин, и поэтому получи в морду!" Я просто говорю, что когда религия выражается в таком виде, то это не религия, а только желание дать в морду. Ты чужой, поэтому получай колом по голове. Это не религия, и бросьте себя обманывать, ребята.

- И где же выход?
- Выход самый элементарный. Вот мы являемся выходом из этого. Поэтому, может быть, отчасти нас и любят с обеих сторон. Мы являемся выходом по тональности наших песен, по настрою. И очень много людей таких же. Очень многие этого хотят и к этому тянутся, но просто не знают, что возможно. А я говорю, что возможно. И это видно на моем примере. Судя по истории человечества, таких случаев было еще много.

- Несмотря на твою "средневзвешенную" позицию, многие из твоих песен имеют выраженный гражданский пафос, что дает повод думать, что ты далеко не равнодушен к происходящему в отечестве.
- Это имеет отношение ко всему миру, поэтому и к России тоже. Я никак не склонен выделять Россию в отдельную страну, не находящуюся на этой планете. Многие полагают, что Россия - часть другой вселенной, и с остальными странами у нее контакта не должно быть. Мне кажется, что Россия - это часть земного шара, и то, что происходит здесь, происходит и в других местах. И наоборот. А поскольку я здесь родился, то я люблю эту страну по определению. И страну, и народ, и людей этих. А положение страны, естественно, крайне печальное. Каким, собственно, оно и было всегда.

- Какие-нибудь источники оптимизма существуют для тебя?
- Разницы между тем, что описывалось у Салтыкова-Щедрина, и тем, что происходит сейчас, нет никакой. Раз эта страна существует столько лет в таком гов-нише и выжила, значит, ничего ей и не грозит. Для русского человека красть - в порядке вещей. Это печально, но это факты, описанные еще в произведениях русских классиков.

- Еще одно, о чем, мне кажется, необходимо тебя спросить. Что это за модная тяга к буддизму? Все как с ума посходили.
- Я, будучи связанным с тибетским буддизмом в России, знаю, сколько народу приходит на лекции учителей, которые сюда приезжают. Говорят фантастически умные, мудрые и умеющие люди. Дацан едва заполняется. Приходят человек сто пятьдесят - двести пятьдесят. Это учитывая, что приезжают из Петербурга, Москвы, из окрестных городов, с Украины, откуда-то еще.

- На каком языке ведутся лекции?
- Либо на тибетском, либо на английском, но с переводом на русский, либо прямо с тибетского на русский... Буддизм, может быть, и моден, но реально людей, им интересующихся, небольшое число. А практикующих - тем более. Так что православие может быть абсолютно спокойно. Узок круг этих сектантов, и страшно далеки они от народа. Но это и хорошо, потому что я не представляю себе Россию, плавно переходящую на буддийские рельсы.

- Хотя у нас имеется Калмыкия.
- Калмыкия никогда русской не была. Это отдельная страна, у них своя культура. То же самое и буряты.

- Оставим бурят. У тебя это как произошло?
- Начиная с начала семидесятых меня интересовала религия вообще, во всех ее проявлениях. Общение конечного человека с бесконечным надмировым... надми-ровой душой, что ли, с тем, что называется Богом-отцом в православии, пустотой в буддизме, с тем, что в разных религиях называется по-разному.

- Но почему именно сюда привели твои интересы?
- Две вещи. Первое - легкость понимания практик, в отличие от православия, где тебе практик никто не дает. Если ты не монах, просто говорят: ходи в церковь, молись, исповедуйся, и все будет нормально. Здесь же, напротив, если ты хочешь, то можешь узнать, что делать, как делать и сколько времени понадобится, чтобы стать лучше и физически, и внутренне. И ты получаешь результаты довольно быстро. Это раз. Во-вторых, ни одна другая известная мне религия, кроме буддизма, не говорила, что порочить другие религии - грех. У буддизма это один из основных постулатов. Если ты плохо говоришь про какую-то другую религию, ты совершаешь грех.

- Ты же говоришь плохо про бытовое православие.
- Да потому, что это не религия, а система суеверий и, в общем-то, шантажа.

- Ты так хорошо это знаешь?
- Я варился в самой гуще православной церкви на протяжении более десятка лет. Объехал огромное количество русских православных монастырей, церквей. Мне все там нравится. Мне не нравится нетерпимость к тому, чего люди не знают.

- Мне это тоже не нравится. Но когда мы говорили про героин, ты сказал, что все это порождение лени. Я читал книгу известной монахини из эмигрантов, она говорит очень ясно: вера - это постоянный труд, ты все время напрягаешься и все время как бы летишь; чуть перестал верить - оступился и упал. Нет труда - нет веры. Может быть, буддизм проще, может быть, он как героин или как "с утра не встать"?
- Ты знаешь, буддизм тоже предполагает ежедневный труд, потому что если ты этого не делаешь, то нам просто не о чем говорить. Есть еще замечательное буддийское уважительное отношение ко всему живому, непричинение зла всему живому. А есть просто буддийская практика, которая занимает энергию и время, и довольно много.

- Ты соблюдаешь все это?
- Далеко не всегда, но я как бы и не претендую на то, что я буддист, нет. Я просто это знаю и хочу сделать более доступным для тех, кого это может заинтересовать. Но назвать себя буддистом не могу - я с симпатией к этому отношусь. Но я с такой же симпатией отношусь и к православной церкви.

- Но ты говоришь: "Я принадлежу к тибетским буддистам". У тебя там должность какая-то?
- Нет. Меня просто знают несколько тибетских лам, я знаю их. Получается так, что мне приходится отвечать за качество переводов одного издательства. Издатели меня знают и говорят: раз ты в России, то пусть переводчики дают тебе то, что переводят, на сверку, чтобы не было расхождений, чтобы не было глупых ошибок. Ну, это я могу делать, я это знаю.

- Буддизм - это большая религия по количеству душ принадлежащей ей паствы?
- Нет, думаю, что мало. Ведь мало народу на Земле, кто.... Наверное, один из десятка тысяч захочет залезать так далеко и так тщательно работать. И далеко не все склонны принимать тезисы перевоплощения. Пока ты этого не увидишь, в это поверить очень сложно. А вот когда ты видишь мальчиков четырех-пяти лет, которые помнят свои предыдущие рождения... Это серьезно.

- Почему ты им веришь ?
- Ну, во-первых, это видно по глазам. У четырехлетнего мальчика такой взгляд... это ни на что не похоже. А потом, я же со многими ламами говорил, они мне рассказывали, что они помнили, когда были детьми, что они потом забывали. И им незачем врать, они от своего вранья ничего не получат. Я знаю трех-четырех лам, которые могли бы, по идее, получать огромные деньги (может быть, они их и получают), но вопрос в том, куда эти деньги деваются. Я же вижу комнату, где он живет: там нет золота, там некуда его прятать. И он живет так же, как у нас аскет-монах живет. Деньги ему просто некуда девать. Наложниц можно, конечно, полк содержать, но про это бы все знали.

- А жениться им можно?
- Это в разных линиях по-разному. В старой линии - если ты монах, то ты монах. Но можешь быть и не монахом, при этом заниматься практиками и быть женатым, иметь детей.

- То есть можно быть женатым ламой?
- Как у нас можно быть женатым священником.

- Но до определенного уровня. Есть черное и белое духовенство.
- Да, а там далай-лама, скажем, не женат. А пятнадцатый и семнадцатый кармабы женаты. Это главы линий как бы... А шестнадцатый не был женат - в этом своем перевоплощении.

- На каком языке ты с ними говоришь?
- На английском.

- Они его хорошо знают?
- Как правило, старики не знают, но у них всегда есть переводчики. Молодые монахи обычно знают английский.

- И можно приехать просто в монастырь, да?
- Надо прийти в монастырь, попросить аудиенцию. И там тебе ответят на любой вопрос. Некоторые принимают, некоторые очень неохотно принимают, до некоторых не добраться. А те, которые в горах на Тибете сидят, они вообще с миром не общаются. У них зато способности сильны, можно так сказать. Мы общались с одним ламой, который спустился с гор. Очень мягкий, умный человек. Он видит многое из того, что мы считаем чудом. Он видит, когда человек умрет, сколько времени осталось.

- Музыкальная культура, соответствующая буддизму, существует?
- Нет. Там у них есть народные песни, но они такие же, как песни непальские. Это с музыкой никак не связано.

- Ты много читаешь сейчас?
- В молодости я мог кинуться на любую книгу, потому что это была книга. Потом начал читать те книги, которые мне могли быть относительно интересны. Теперь читаю только то, что мне точно интересно. Я могу твердо сказать, что романы мне не интересны. Мне не интересно читать описание придуманной жизни, когда вокруг столько непридуманной.

- Но есть же философские романы.
- Просто философия значительно интереснее, чем писательская философия. Я предпочитаю иметь дело с настоящими, с чистыми типами. С людьми, которые что-то на самом деле знают, а не делают вид, что им интересно что-то узнать.

- А как ты это отличаешь?
- Существуют вещи, проверенные человечеством за последние пять - семь тысяч лет. Я еще знаю не все, мне хотелось бы поближе с ними познакомиться. Потому что святые отцы писали не для мирской публики, а для своих учеников, которые жили в пещерах рядом с ними.

- Бывает, человек обнаруживает в себе, что он уже встал на монашеский путь. А был вроде как мирской. Ты себя к каким относишь?
- Я как раз с удовольствием пошел бы в монахи, но у меня свой образ жизни, и не думаю, что монастырская жизнь сможет со мной смириться. Хотя я всегда считал, что "Аквариум" - это чистый передвижной монастырь. Среднее между цирком и монастырем. Монастырь-цирк.

- Однако рок-звезд всегда любят целые толпы поклонниц, что, естественно, вызывает жгучую зависть обыкновенных особей мужского пола.
- Мне кажется, ценность мужчины не измеряется количеством половых актов с женщинами, которые он способен совершить единовременно. Дело совсем не в этом, иначе получается скотобаза. Я знаю много мужчин, которые считают, что если они очень быстро переспят с очень большим количеством девушек, то, может быть, начнут себя уважать. Мне кажется, это неверный путь.

- Ну, это смотря на каком фоне. Вспомним хотя бы Эрика Клэптона. А если на пустом месте - ты прав.
- Наблюдения за человечеством показывают, что отдельно взятый мужчина, как и отдельно взятая дева, ни на что хорошее сам по себе не годен. Что-то существенное получается только при соединении полярностей. Рождение детей - хороший тому пример. Остальное - песни петухов. А настоящий контакт между мужчиной и женщиной возможен только при полном доверии. Для этого сердце должно лежать на месте. Без сердца общение мужчины с женщиной - не общение, а разновидность самоудовлетворения, автоэротики, которая никуда не приводит. А у нас в России к тому же принято считать, вслед за Библией, что мужчина главный, всемогущий и умный. Сильный пол, другими словами. Мужчина без женщины, которую он по определению считает равной себе, - не могучее дерево, а сухостой.

- Это обычный человек. А звезда? Ты, Богдан Титомир... Шучу, шучу.
- Я думаю, что просто никто из нормальных людей себя звездой не чувствует. Звездой себя может чувствовать только душевнобольной человек. Нормальный человек просто делает, что он делает, и это по каким-то причинам нравится большому количеству людей. Как правило, такие люди, наоборот, стараются держаться потише и подальше от людей.

- Как здоровье Гребенщикова?
- То, что я жив, не перестает удивлять меня уже многие годы.

Иван Подшивалов
Журнал "Медведь" 8/22 1997
Статья сохранена Сергеем Варюшкиным