Гребенщиков живёт на Невском...
... но застать его дома нелегко. "Нелегкая" ноит его по странам и континентам, городам и весям, порой помимо воли

Однако иногда его можно обнаружить среди листьев и цветов, меж двух высоченных берез, на задворках старого деревенского дома. Кругом простираются поля, на которые не ступала нога императора, чтобы заложить будущий мегаполис. Кустов и травы здесь вырастает всегда непролазная чаща, и так будет продолжаться долго. Вымазанный желтой глиной джип подтверждает присутствие хозяина. Тишина, покой. Бредущий мимо ленивый и нетрезвый мужик не знает, что Гребенщиков - Гребенщиков, и никогда не узнает, поэтому и не радуется соседству.

- Странная это вещь - водка, - задумчиво произносит Борис, имея перед собой совершенно заиндевевшую бутылку. - Выпьешь рюмку и думаешь:
"Что же делать-то теперь?.. А давай-ка, решишь вдруг, я еще одну выпью!"

Спорить с замечанием не приходится, и мы немедленно выпиваем эту бутылку, используя маленькие стопочки. Ледяная водка льется как сироп. Порезанные вдоль огурцы - наша закуска.

Где-то очень далеко клокочет Невский проспект, его шум не долетает сюда, и туда не долетает запах местных цветов и комариный звон. Но именно о Невском я думаю, глядя на Гребенщикова.

Мало что на Невском прибавилось к описанному Гоголем. Исчезли лошади, переменились экипажи и костюмы, как всегда, к нему стремятся самые красивые люди - легкие на подъем, с веселыми лицами. Нам по-прежнему хочется сорить деньгами и чем-нибудь гордиться...

- Больше того, - отчетливо произносит Борис, - я родился в трех домах от Невского в известном роддоме, потом жил на улице Восстания, в трех домах от Невскою, и попеременно с этим - на углу Жуковского и Литейного, что то же самое, поскольку в одном кнартале от Невского. Потом судьба немного увела меня в сторону от негo, но при первой возможности я опять вернулся и существовал дальше между улицами Рубинштейна, Марата и Софьи Перовской.

- И мне дико повезло с Невским, поскольку я родился па Фонтаке, против Летнего сада, и до Невского доплыть было раз плюнуть, или на барже за пятак. Бегом тоже хорошо - бежишь, бежишь - бац! - Невский! Сразу другое дело.

- Причем для меня не существует никакой разницы абсолютно, какой он был в моем детстве и какой он сейчас.

- Если даже взять детство Достоевского и сейчас, то тоже никакой разницы. Меня всегда увлекала и волновала эта его засасывающая центростремительная сила...

- Может быть, там происходит жизнь? Банально говорить, что это центр города, но, судя по тому, что я нею жизнь вокруг него обретался... Значит, есть причины... Один знаменитый аристократ говорил; "Живи хоть на чердаке, но в самом центральном месте". Это очень справедливо.

В дальней части поля, где расступился лесной массив и куда готовилось присесть, подоткнув малиновый подол, солнце, объявилось неподвижное коровье стадо с навсегда опущенными головами. Иногда коровы делали издали знаки хвостами...

- Почему?

- Просто так.

- Может быть, мы... давай-ка, еще по одной?

Немедленно приносится из избы вторая бутылка, большеватая из-за опять-таки толстого слоя инея на ней. Огурцов еще много. В огороде наливаются бобовые.

- Если вспомнить места, где я жил, нельзя не назвать "Сайгон", я там прожил практически лет десять.

- Теперь там музыкальная торговля... Вообрази, я-то с "Сайгоном" впервые познакомился как боец оперотряда. Из студентов был оперотряд, и я, заодно с милицией, пришел туда кого-то "вязать". Симпатичного какого-то дяхона арестовывали с мешком икон. Но меня сразу вытурили - не захотел стричься, после уж наведывался, как все. На Невском, и особенно вокруг "Сайгона", возникало всегда ощущение дополнительной свободы, я бы даже сказал безнаказанности. Может, из-за постоянного столпотворения.

- Я для себя сформулировал это но-друюму...

Сдержанно звякают стопочки, водка тягуче отправляется по назначению, дружно хрустят огуцы.

- ...Если я нахожусь на Невском, значит, в любой момент в любую точку с него могу попасть, то есть из центра до любой точки ближе.

- В смысле бежать или скрываться?

- Нет, попасть куда угодно с Невского ближе, чем откуда-то.

- Это ты потому что бывший математик, так судишь.

- Нет, меня просто устраивала и устраивает именно возможность максимальной близости к потоку жизни. Как я себя поведу по отношению к нему в каждый момент - это мое дело, но мне нужно, чтоб-он был здесь, рядом.

- Но теперь, в связи с тем, что грянул капитализм, все места первыми заняли продавцы, поскольку здесь поток покупателей. стало быть, архитектуру рекламой позавесят и сплошь будут одни магазины и зеркальные днери?

- Видишь эти поля? - широко отводит руку Борис. - Мои все поля. А лес видишь? Мой лес. Зайцев целая пропасть., земли не видно!

- Коровы твои?

- Мои.

- Сила. Так, полагаешь, нет угрозы Ненскому?

- Опыт прогрессивных цивилизованных стран показывает, что центральные места не так уж плотно заселены торговлей, больше какими-то такими местами, где люди могут сесть, поговорить, выпить и закусить. Я думаю, на Невском нужно строить именно такие кафе, чтоб он сохранил свое значение культурного центра.

- Одно лишь представление о Невском облегчало мне некогда суровую солдатскую службу. Вернусь, думал, и сразу сюда. Куплю вина и к Гребенщикову.

- С меня центра города достаточно. Мне приятно, что у меня дом в таком месте, куда людям легко дойти. Я имею в виду друзей...

Вторая бутылка подошла к концу не успев оттаять. Хмель совсем отступил. Комары сладостно впились в шею. Припомнился гигантский подъезд Гребенщикова (на С. Перовской), нарочно придуманный архитектором для клуба самоубийц, отчаянные надписи на стенах, костры, плащ-палатки ходоков со всей территории СССР, всю ночь ждущих у дверей кумира "мучительно думающих: "Что? Что спросить у Бориса Борисовича?..."

...Я что-то спросил, но сбивчиво, имея в виду, что Борис и православного вероисповедания и буддизму привержен.

- Я никак не могу взять в толк, почему у людей такое представление, что у нас один Бог, а у мусульман, к примеру другой! - сразу загорячился Борис, и глаза его сверкнули.

- Нет-нет! - спохватываюсь. - Не у всех такое представление! Мне какое уж досталось от родителей с малолетства, такое и есть. Я не против мусульман... Хорошие люди! Вопрос, опять же, интимный...

- Важно понять, что Бог все равно у всех один. Просто все называют его по-разному. Можно смотреть на Бога глазами китайцев, глазами русских, турок, - видишь, много картин, но в сущности - это одна картина. Говорят: "Возлюби ближнего, как самого себя", или больше, чем самого себя, и тогда тебе Бог откроется и начнешь жить по-человечески! Общение с Богом - это самое интересное, что человека ждет на земле, поскольку Бог бесконечен. Надо найти пути к этому Тибетский буддизм убедил меня в первую очередь тем, что наиболее ясно объясняет, какие шаги нужно делать, и независимо от всякой мистики ты напрямую работаешь со своим сознанием. Очищаешь сознание. Речь только об этом. В голове столько хлама, столько пыли. что никакому Богу там места не хватит.

- Борис, но как же?.. Нет ли противоречия в этом суждении с твоей работой на сцене? Ведь огромные залы обращены к тебе. Ты им, отчетливо не объяснив, сразу поешь... Их головы забиты хламом... Сбоку Ляпин засаживает на гитаре...

- Я даже не понимаю, в чем может быть противоречие, - решительно разливает Борис, засучив широкий рукав. - Если человек пашет землю, разве может быть противоречие между ним и Богом? Любая религия подходит и для пахаря, и для слесаря, и для музыканта в том же числе!

- Да, вот и Александр Сокуров тут по телевизору обмолвился, что для него высшая, самая достойная деятельность - это, конечно, композитор, человек. сочиняющий музыку, а не кинорежиссер, к примеру. Он еще прибавил, что ничего уж оригинального нельзя создать, все уже есть. Ты как полагаешь насчет оригинальности?

- Существует только одна форма, одно гармоническое соотношение между орбитами планет. Те же соотношения ле жат в основе музыки, те же в основе того, что мы воспринимаем гармоническим в человеке. Это одни и те же числа. Но со временем форма эта начинает застаиваться, доходит до своего абсолютного развития. Тогда нужен элемент хаоса, обновляющего, расширяющего эту систему. Но числа остаются те же.

- То есть оригинальность сопутствует некоторому хаосу и разрушению?

- Обновление это. Что-то умирает, что-то обновляется.

- Ну а, например, задержаться на чем-нибудь полюбившемся стареньком нельзя? - прошу я, чуть не всхлипывая от жалости к уходящему. - Смотри, как неизменна природа! Листья опадут, и точь-в-точь такие новые вырастут. Красота?

- Ну хорошо. И будешь всю жизнь петь старенькое! Сначала это будет новеньким, а через 40 лет будешь зарабатывать на хлеб с сыром тем, что будут тебя слушать люди, которые с тобой выросли, и вспоминать со слезами: "Как хорошо мне было в 18 лет, меня и девушки любили. Теперь мне 45, меня девушки не любят, так я буду слушать ту музыку которая мне нравилась, когда меня любили девушки".

Немедленно мы выпиваем "за девушек" до дна. Выносится еще бутылка, заиндевелость которой превосходит всю, известную даже за полярным кругом. Я припоминаю, как, поздравляя когда-то Бориса с 30-летием, утешил его тем соображением, что, мол, "всякая 16-летняя девушка мечтает о 30-легнем мужчине". "Нет, Витька! - возразил тогда без заминки Гребенщиков, - Каждая 16-летняя девушка мечтает о 40-летнем мужчине!"'

Он не ошибался тогда, не ошибется и теперь, подумал я молча.

- Я, Боря, к тому веду, что стремление к новизне не апокалиптично ли? Не разрушительно ли? Не изучив старого, не пасладясь им как следует, все требуют новенького. И это во всем - и в науке, и в технике, и в искусстве. Лишь от тоски и предчувствий нехороших иногда хватаются за старое.

- Апокалипсис - это ведь конец света. Когда люди теряют человеческий облик, перестают любить друг друга, а начинают любить средства, возвышающие их лично. И гибнут. Антитеза этому такая - не теряй человеческого облика, люби ближнего, как самого себя.

- Это ты широко берешь. А вот если художник пишет картины одна другой лучше и вдруг убеждается, что даже искусствоведам это нелюбопытно? Зато если залудить инсталляцию, то многие сбегутся. Он кисть откладывает и через не хочу прямо лудит инсталляцию, которая "ни уму ни сердцу" в сущности.

- Один поэт писал: "Быть знаменитым некрасиво". Любой настоящий художник делает то, что диктует ему душа, а не то, что диктует рынок или газетные средства. С другой стороны, в стоячем пруду вода зацветает и становится негодной для питья и для жизни. Нужен приток свежей струи. Художник должен чувствовать все это.

- Точно. Здесь вот неизменная природа, водоемы, колосовые, стручковые, а там, на Невском, бьют наисвежайшие струи.

- В мире все время все меняется, - пригорюнился Борис.

- И это сбивает с толку. Недаром философы уходили в пустыни или забирались в бочки.

- Движение чувствуется и в самой глубокой пещере, атмосфера всей земли меняется, - глядя вдаль, Борис тянется за гитарой, пристраивает ее поближе. - Был раньше замечательный садик на углу Невского с Мойкой, так давно уж закрыт. Раньше меня "Сайгон" интересовал, теперь нет. Все меняется...

Как-то тяжело и неохотно застонали струны в пальцах Гребенщикова, он запел кому-то, сидящему позади меня:

Я спрашивал у матери,
Я мучил отца вопросом,
Как мне уйти от моего Скорбеца?..

Беседовал Виктор ТИХОМИРОВ
"На Невском" (№7 август 1998г)