Мир его песен

Вернуться в 1992 год

1991

Предыдущая статья

1993

Совсем недавно под тошнотворные звуки новой советской эстрады мы проводили славное ВРЕМЯ КОЛОКОЛЬЧИКОВ. И вот один за другим уходят его герои. Майк. Но Майка невозможно понять вне той культуры, которую он создавал и которую ненадолго пережил. Русский рок 80-х не был ни провинциальной вариацией на тему англосаксонского, ни “молодежной модой”, ни “легкой музыкой”. Если бы это было так, о нем не стоило бы сегодня вспоминать — переводить дефицитную бумагу. Что же это было на самом деле? Причудливый феномен в непредсказуемой империи на стыке Востока и Запада: современная техника, средневековая организационная структура, социальная оппозиция... и главное:
в начале 80-х в питерских коммуналках наконец соединились интернациональная рок-культура и бардовская традиция, последнее воплощение российской культуры Слова. Ключевой образ “времени колокольчиков” — ПОЭТ С ГИТАРОЙ. Образ чрезвычайно архаичный — помните Гомера и древнерусских гусляров? — но единственно возможный в условиях,. когда свободное живое слово отделено от печатного станка.

Все ведущие рок-музыканты 80-х имели “параллельно” электрической акустическую программу для “бардовских” концертов. Виноват — как раз наоборот: электрической программы могло не быть (нет инструментов, нет репетиционной базы, просто разогнали группу, как АКВАРИУМ после фестиваля “Весенние ритмы”, Тбилиси-80, или пересажали музыкантов — как ВОСКРЕСЕНИЕ при Андропове). Но гитару-то всегда можно одолжить у соседей. Вот почему, например, КИНО из первых десяти своих концертов в Москве, дай Бог, два отыграли в “полуэлектрическом” варианте, когда бас воткнут в какую-то дискотечную колонку.

ЗООПАРКУ повезло больше. Их сольный дебют в столице имел место в роскошном дворце культуры “Москворечье” на аппаратуре кого-то из филармонических боссов. А за час до начала “подпольные менеджеры” — ребята из студенческого клуба МИФИ “Рокуэлл Кент” — упоили замдиректора до такого состояния, Что он вряд ли отличил бы Майка от Дина Рида. Любопытна реакция неофициальных лиц на этот дебют. Музыканты из богатой столичной синтезаторной команды, старавшейся как можно точнее имитировать презираемый Майком СПЕЙС, отнеслись с таким же презрением к самому Майку: “Приехал уголовник из Питера и пел два часа под видом рок-музыки блатные песни”. Отрицательное отношение разделило не менее трети публики, причем недовольны они были, как правило, МУЗЫКОЙ (“примитивно”, “однообразно”) *. Позицию тех, кому концерт понравился, лучше всего выразил интеллигентный человек совсем непанковского возраста, годившийся Майку в отцы: “Ты дрянь” — это же замечательное лирическое стихотворение!”

Как мало, по существу, меняется мир, несмотря на все политкатаклизмы. Газета, которая возглавляла травлю русского рока восемь лет назад, теперь, желая похвалить Майка в некрологе, называет его “Орфеем кайфа, стёба и секса”. Лучше бы уж дальше разоблачали. Хотя, если вдуматься, и тогда, и сейчас они писали про рокеров примерно одно и то же: “проповедь алкоголической темы”, неприкрытого хамства, хулиганства” (Ю. Филинов, “Барбаросса рок-н-ролла”, 1984).

А между тем Майк был просто поэтом. Поэтом, которого каждый вправе воспринимать в меру собственной образованности. На мой взгляд, “Сладкая Н” или “Ночь нежна...” имеют такое же отношение к “кайфу, стёбу и сексу”, как “Каменный гость” А. С. Пушкина. “Пригородный блюз” при всех своих бытовых реалиях — не просто зарисовки с натуры, но высокая трагедия. Пир во время чумы.

Двадцать лет — как бред,
Двадцать бед — один ответ...

Думаю, что во владении Словом Майк не знал себе равных среди рок-музыкантов обеих столиц. Бесспорно его влияние на раннего Башлачева.

Насколько сам Майк воспринимал себя как поэта? Когда как. Его автобиография, опубликованная в журнале “Ухо” (1982, № 1), выдержана в стиле западных музыкальных журналов. Ему, как и его другу БГ, импонировал образ “посла рок-н-ролла в неритмичной стране”, культуртрегера, который знакомит темный народ с М. Боланом и классическим рок-н-роллом так же грамотно, как БГ знакомил нас с Д. Моррисоном, первые бит-группы 60-х — с БИТЛЗ, а еще раньше — Петр I с европейскими воинскими уставами. ЗООПАРК начинался с танцплощадки и никогда этого не стеснялся. В Зеленограде, где для питерских звезд была арендована местная “стекляшка”, они за пару часов исчерпали свою оригинальную программу и до глубокой ночи развлекали студенчество английскими рок-н-роллами: “танцуют все”. Но, с другой стороны,— слушайте:

Я пишу стихи всю ночь напролет,
Зная наперед, что их никто не прочтет.

Тот же Майк. “На второй мировой поэзии признан годным и рядовым” — Башлачев. “Вся власть поэтам” на форменных футболках ДДТ и признание Шевчука: “Мой рабочий инструмент — стол”. Нужны еще доказательства? Майк был трагическим поэтом и веселым музыкантом.

И вообще легким в общении, компанейским человеком, вовсе не подверженным профессиональной болезни рок-музыкантов — нарциссизму. С ним приятно было ходить в разведку. Я не шучу. Когда за полчаса до начала его концерта в подмосковный Троицк прибыла карательная бригада ГБ и милиции, Майк как ни в чем не бывало обратился к унылой толпе у дверей ДК: “Что скучаете? Пошли в лес — песенки попоем!” И пел на поляне под гитару. Подходили и товарищи в штатском. Спустя год, допрашивая главного художника журнала “Ухо” Юрия Непахарева, один из них будет с явным удовольствием декламировать Майка...

Помню, генерал Калугин (тогдашний зам. начальника ленинградского УКГБ) рассказал о том, кто и зачем санкционировал создание рок-клуба на ул. Рубинштейна (“Комсомольская правда” от 20.06.90) — впрочем, мы и без него догадывались. Правда, поначалу официальная функция резервации для музыкантов и витрины для доверчивых иностранцев не афишировались. Но с приходом к власти Ю. В. Андропова зазвучал старый сталинский мотив. Причем чтобы компетентным органам самим не пачкаться, решения о запрете на выступления той или иной группы принимали свои же “братки” из руководства рок-клуба. А прятаться от “своих” было куда тяжелее, чем от милиционеров.

Когда запретили ЗООПАРК, мы с Майком долго соображали, как обмануть “братков”-меценатов и в то же время не погубить группу окончательно. Наконец додумались до акробатического трюка: Майк приезжает в Москву, репетирует свою программу с московской группой ДК, имеющей некоторый ресторанно-филармонический опыт быстрого освоения новых песен, и дает концерт с ними же в качестве аккомпанирующего состава. В случае "винта" это будет сольное выступление Михаила Науменко, а группа ЗООПАРК ни при чем. Концерт проходил на Троицу 1983 года в зале опорного пункта охраны порядка. Потом за стаканом своего любимого кубинского тростникового напитка (почему-то Майк доверчиво соглашался считать эту самогонку "ромом" - "ром и пепси-кола, ром и пепси-кола - это все, что нужно звезде рок-н-ролла") он выдаст характеристики московским коллегам: уважительную гитаристу ДК Дмитрию Яншину и совсем наоборот - барабанщику, которого я здесь не хочу называть по имени, потому что позже этот барабанщик променял свою группу на общество "Память" и даже получил какую-то премию от журнала "Молодая гвардия". Гость оказался куда прозорливее хозяев.

Но гостю нужно было возвращаться домой - к своим "разбитым тарелкам" и "увядшим цветам". А нам - считать собственные потери. В самом начале нового, 84-го года был арестован постоянный бескорыстный московский импресарио ЗООПАРКА Володя Литовка из МИФИ. После ареста Жанны Агузаровой (прямо на сцене) концертная деятельность в Москве практически прекратилась. Пытаясь понять, насколько возможно ее возобновление с помощью "импорта" из Питера, мы с Ю. Непахаревым, соблюдая все меры конспирации, отправились к Майку на Боровую - в его знаменитую коммуналку ("система коридорная, на тридцать восемь комнаток всего одна уборная...") в доме, не ремонтированном со времен Николая II. Лидер ЗООПАРКА был необычно мрачен. Он честно объяснил нам, что происходит: что к каждой серьезной группе приставлен "куратор", что все обращения в рок-клуб поступают в два адреса и что самое лучшее для нас - на время забыть о существовании на северо-западе СССР г. Ленинграда.

Пожалуй, никогда еще мы не испытывали такого гнетущего чувства, как в тот вечер, ожидая поезда на Московском вокзале. А Майку предстояло во всем этом жить, писать песни и исполнять их на закрытых концертах в рок-резервации для “оттяга” тусовщиков, гордых уже тем, что они допущены на тусовку, закрытую для “простонародья”. Участвовать в фестивалях, где “компетентные жюри” присуждали первые" места не АКВАРИУМУ и ЗООПАРКУ, а ансамблям “Модель” и “Мануфактура”. Такой “мажорный рок-н-ролл”...

Майк был на десять голов выше всякой тусовки и так же не вписывался в нее, как Пастернак в Союз писателей, а академик С. Б. Веселовский в “советскую историческую науку”. Но он оказался слишком прочно привязан к чужой колеснице. Человеку легче поменять кожу, чем референтную группу. И этот безжалостный закон, наверное, сыграл свою роль и в творческой, и в человеческой судьбе одного из самых ярких талантов русского рока.

Позже, когда Горбачев сломал стену, на фестивале в Подольске тысячные толпы стоя слушали Майка, а он, помолодевший на десять лет, играл им те же старые рок-н-роллы, что и в зеленоградской “стекляшке”. Насколько же нас стало больше! В тот сентябрьский день 1987 года ни один человек из толпы не усомнился бы в победе. Но всего через год стало ясно, что “Советский Вудсток” в отличие от первого, несоветского, отметил не рассвет, а закат.

Скрип пера по бумаге, как предсмертный хрип,
Мой брат был героем, но он тоже погиб.

Майк никогда не занимался политикой и подчеркнуто избегал ее в песнях (в отличие даже от Гребенщикова, не говоря уже о НАУТИЛУСЕ, Башлачеве, ДДТ). Но он бросил вызов системе — тем, что был талантлив и честен, пел не для “бабок” и карьеры.

Он чуть не победил. И его больше нет. И некому принять его наследство, потому что Саша Башлачев и Сашина ученица Яна Дягилева ушли еще раньше. Подрастает поколение, которому имя Михаила Науменко ничего не говорит, для которого отечественный рок олицетворяет в лучшем случае Малинин. То бессмысленное и непобедимое “нечто” (“The thing” из фильма Д. Карпентера), которое разгоняло концерты ЗООПАРКА, чтобы посторонние звуки не вклинивались в бодрый напев “Любовь, комсомол и весна”,— оно по-прежнему правит бал, меняя обличья, ритмы и цвета знамен. Все в порядке...